— Сколько бедных лачуг мы снесем, чтобы проложить Информационную Супермагистраль? — вопросил Кивистик. Эта мудрая мысль была встречена задумчивыми кивками.

Джон заерзал, как будто Кивистик бросил ему за шиворот кубик льда.

— Что это значит? — спросил он, улыбаясь, чтобы не выглядеть конфликтно-ориентированным патриархальным гегемонистом.

Кивистик в ответ поднял брови и огляделся, словно говоря: «Кто пригласил это ничтожество?» Джон попытался исправить тактическую ошибку. Рэнди зажмурился, чтобы не поморщиться. Джон столько на свете не живет, сколько Кивистик участвует в дискуссиях с действительно серьезными оппонентами.

— Ничего не придется сносить. Сносить-то нечего, — объявил Джон.

— Ладно, позвольте сказать иначе, — великодушно произнес Кивистик. Если некоторые идиоты не понимают, что ж, он готов снизойти до их уровня. — Сколько развязок соединят мировые гетто с Информационной Супермагистралью?

Все решили, что так гораздо понятнее. Браво, Геб! На бедного Джона никто не смотрел. Тот беспомощно взглянул на Рэнди, посылая сигнал бедствия.

Джон был хоббит, недавно побывавший за пределами Шира, и знал, что Рэнди — гном. Теперь он ломал Рэнди жизнь, призывая его вскочить на стол, сбросить домотканый плащ и выхватить двуручный топор.

Слова вырвались у Рэнди раньше, чем он успел усилием воли заткнуть себе рот.

— Информационная Супермагистраль — просто метафора! Может, хватит? — сказал он.

Наступила тишина. Все сидящие за столом поморщились в унисон. Обед был официально испорчен. Оставалось только обхватить руками щиколотки, вжать головы в колени и ждать, пока обвал прекратится.

— Это мало что говорит, — ответил Кивистик. — Все — метафора. Слово «вилка» — метафора для этого предмета. — Он поднял вилку. — Весь дискурс состоит из метафор.

— Это не повод использовать плохие метафоры, — сказал Рэнди.

— Плохие? Плохие? Кто решает, что плохо? — спросил Кивистик, убийственно изобразив ошалелого первокурсника. Раздались редкие смешки: всем хотелось разрядить обстановку.

Рэнди видел, что происходит. Кивистик выложил козырной туз: все относительно, есть просто различные точки зрения. Народ уже возобновил свои разговоры, считая, что конфликт исчерпан. И тут Рэнди заставил всех вздрогнуть.

— Кто решает, что плохо? — сказал он. — Я.

Даже доктор Г. Е. Б. Кивистик опешил. Он не понимал, шутит Рэнди или всерьез.

— Простите?

Рэнди не торопился отвечать. Он откинулся на стуле, потянулся, отхлебнул вина. Ему было хорошо.

— Все просто. Я прочел вашу книгу. Видел вас по телевизору. Я собственноручно отпечатал ваш послужной список, когда готовил материалы для конференции. Соответственно, я знаю, что вы не вправе высказываться по вопросам техники.

— А, — произнес Кивистик в притворном смущении. — Не знал, что это позволено лишь избранным.

— По-моему, ясно, — сказал Рэнди. — Если вы некомпетентны в определенном вопросе, то вашему мнению — грош цена. Когда я болею, я не прошу совета у слесаря, я иду к врачу. Если у меня вопросы про Интернет, я обращаюсь к специалистам.

— Забавно, как все технократы любят Интернет, — бодро заметил Кивистик, выдоив из собравшихся еще несколько смешков.

— Вы только что сделали явно неверное утверждение, — приятным голосом ответил Рэнди. — Многие специалисты по Интернету в своих книгах убедительно его критикуют.

Наконец-то он утер Кивистику нос. Всякое веселье исчезло.

— Следовательно, — сказал Рэнди, — возвращаясь туда, откуда мы начали, Информационная Супермагистраль — плохая метафора для Интернета, потому что я так говорю. На планете примерно тысяча человек знают Интернет так, как я, — по большей части мои знакомые. Никто из них не принимает эту метафору всерьез. Q. E. D.

— А, ясно, — произнес Кивистик немного запальчиво. Он увидел щель. — Значит, технократы должны нас научить, что и как думать о технологии?

Судя по выражению лиц, это был мощный удар возмездия.

— Не знаю точно, кто такие технократы, — сказал Рэнди. — Я — технократ? Я просто человек, который пошел в магазин, купил пару справочников по протоколу TCP/IP, на котором строится Интернет, и прочел. Потом я сел за компьютер, что в наше время может каждый, провозился несколько лет и теперь знаю об этом все. Значит ли это, что я — технократ?

— Вы принадлежали к технократической элите еще до того, как купили справочники, — объявил Кивистик. — Способность понять технический текст — привилегия. Она дается образованием, которое доступно лишь членам элиты. Вот какой смысл я вкладываю в слово «технократ».

— Я ходил в государственную школу, — парировал Рэнди. — Окончил государственный университет. Дальше я — самоучка.

Тут вмешалась Чарлин. С самого начала разговора она угрожающе поглядывала на Рэнди, однако он не обращал внимания. Теперь пришел час расплаты.

— А твоя семья? — спросила Чарлин ледяным тоном.

Рэнди набрал в грудь воздуха, перебарывая желание вздохнуть.

— Мой отец — инженер. Преподает в государственном колледже.

— А его отец?

— Математик.

Чарлин подняла брови. Почти все остальные — тоже.

— Я категорически против того, чтобы меня травили, обвешивали ярлыками и клеймили «технократом». — Рэнди сознательно использовал фразеологию притесняемых меньшинств, отчасти, чтобы сразить врага его же оружием, отчасти (думает он в три часа ночи, лежа в гостинице «Манила») из желания поговниться. Некоторые по привычке сделали постные лица — этикет требует сочувствия к притесненным. Остальные задохнулись от возмущения, слыша такие слова из уст уличенного белого мужчины-технократа.

— Ни у кого в моей семье не было ни власти, ни денег, — сказал Рэнди.

— Думаю, Чарлин говорит вот о чем, — вставил Томас (он прилетел из Праги с женой Ниной, жил у Рэнди дома и сейчас решил взять на себя роль миротворца). Он выдержал паузу, чтобы ласково переглянуться с Чарлин. — Вы принадлежите к привилегированной элите просто потому, что происходите из семьи потомственных ученых. Члены привилегированных элит редко осознают свои привилегии.

Рэнди закончил его мысль:

— Пока не приходят такие, как вы, и не объясняют, какие мы тупые и морально разложившиеся.

— Именно ложное самовосприятие, о котором говорит Томас, и делает властные элиты такими недоступными, — припечатала Чарлин.

— Ну, я не чувствую себя таким уж недоступным, — сказал Рэнди. — Я пахал как ишак, чтобы стать тем, кто я есть.

— Многие люди тяжело трудятся всю жизнь и ничего не достигают, — вставил кто-то.

Берегись! Начался обстрел!

— Что ж, я виноват, что имел наглость чего-то достичь, — ответил Рэнди, впервые с начала разговора начиная заводиться, — но я понял, что если много работать, заниматься самообразованием и шевелить мозгами, можно пробиться в жизни.

— Ну, это прямо из какого-нибудь нравоучительного романа века так девятнадцатого, — вставил Томас.

— И что? Если идея старая, это не значит, будто она неверная, — ответил Рэнди.

Небольшой ударный отряд с подносами взял стол в окружение. Официанты переглядывались, решая, можно ли вмешаться в конфликт и подать обед. Один из них осчастливил Рэнди тарелкой с вигвамом из почти сырого тунца. Миролюбивые силы перехватили контроль над разговором и разбились на кучки, в которых все со всеми усиленно соглашались. Джон посмотрел на Рэнди собачьими глазами, словно спрашивая: «Ты ведь это и ради себя тоже?» Чарлин старательно его не замечала, включенная в консенсус-группу с Томасом. Нина, напротив, старалась встретиться с Рэнди глазами, но Рэнди на нее не смотрел, опасаясь страстного взгляда «иди сюда», потому что хотел одного: как можно скорее выйти отсюда. Через десять минут зазвонил пейджер. Рэнди посмотрел вниз и увидел номер Ави.