Туннель

Уотерхауз и несколько десятков незнакомцев стоят и сидят в необыкновенно узком, вытянутом помещении, которое раскачивается из стороны в сторону. В помещении длинный ряд окон, но свет через них не идет, только звук: грохот, дребезжание и скрежет. Все погружены в себя и молчат, как в церкви перед началом службы.

Уотерхауз стоит, держась за петлевидный отросток потолка, иначе полетит спиной. Последние две минуты он внимательно разглядывал плакат с инструкцией по надеванию противогаза. У него самого, как и у всех, противогаз с собой, в брезентовой сумке через плечо. Сумка, правда, не такая, как у всех, потому что она американская и военного образца. На нее косятся.

На плакате — светлоликая модница с золотисто-каштановыми волосами, которые явно химически размягчили и заново отформовали в дорогой парикмахерской. Стоит прямо, как по струнке, подбородок выставлен, локти согнуты, ладони сложены в ритуальном жесте: пальцы в стороны, большие — вертикально вверх. На уровне лица в хитросплетении защитного цвета тесемок болтается жутковатый комок. Поднятые большие пальцы — опорная конструкция тесемочной паутины.

Уотерхауз в Лондоне уже два дня и в курсе, что будет дальше. Он узнает эту позу где и когда угодно. Красавица изготовилась, чтобы сделать энергичное движение подбородком. Если столица подвергнется газовой атаке, верхушки массивных почтовых ящиков, покрытые специальной краской, почернеют и раздастся определенный сигнал. Двадцать миллионов больших пальцев взметнутся к ядовито-зеленым, отравленным небесам. Десять миллионов противогазов повиснут в воздухе. Десять миллионов подбородков рывком вдвинутся в маску. Уотерхауз почти слышит скрип, с которым нежная кожа красавицы втискивается в тугую черную резину.

Как только подбородок всунут, все в порядке. Надо еще аккуратно распределить тесемки на золотисто-каштановом перманенте и побыстрее добраться до закрытого помещения, но самое страшное позади. У британских противогазов впереди круглая плоская нашлепка, чтобы дышать, в точности как свиной пятачок. Ни одна женщина не согласилась бы, чтобы ее застали мертвой в такой штуке, если бы их не надевали на плакатах безупречные красавицы.

Что-то мелькает в темноте за окном. Поезд едет в той части подземки, где брезжит тусклый свет, обнажая стигийские тайны метро. Все в вагоне моргают, переглядываются, вздыхают. Вокруг на мгновение вновь материализовался мир. Фрагменты стены, металлические балки, пучки кабеля небесными телами проплывают в пространстве по мере того, как поезд ползет мимо.

Уотерхауз смотрит на кабели. Они тянутся параллельно и прикреплены к стене металлическими скобами — словно побеги некоего глубинного плюща, расползаются во мраке метро, тайком от обслуживающего персонала ищут, как бы пробиться наружу, к свету.

На улице, в Надземье, можно видеть, как первые цепкие усики карабкаются по древним стенам зданий. Неопреновые лианы, будто по отвесу, взбираются по вертикальной плоскости и проникают в дыры оконных рам, особенно тяготея к учреждениям. Иногда они заключены в трубы. Иногда хозяева их закрашивают. Но у всех — общая корневая система, которая идет по туннелям и щелям подземелья, сходясь к исполинским коммутаторам в глубоких бетонных бункерах.

Поезд врывается в храм грязновато-желтого света, со стоном останавливается под сводами. Аляповатые иконы общенационального умопомешательства поблескивают в нишах и боковых приделах. Ангелоподобная женщина с противогазом — на одном конце морального континуума. На противоположном — дьяволица в узкой юбке посреди людной гостиной шпионски ухмыляется из-под накладных ресниц, ловя неосторожные слова наивных молодых офицериков.

Табличка на стене внушающим доверие официальным рубленым шрифтом утверждает, что это Юстон. Уотерхауз и большая часть остальных пассажиров выходят. Минут пятнадцать его рикошетит по станции. Он спрашивает, куда идти, путается, снова спрашивает. Наконец он в поезде на Бирмингем, который, по слухам, останавливается в месте под названием Блетчли.

Неразбериха происходит отчасти оттого, что с соседней платформы отходит другой поезд, который следует до конечной станции Блетчли без остановок. Почти все пассажиры этого поезда девушки в одежде военного покроя.

Люди в форме британских ВВС с пистолетами-пулеметами марки СТЭН проверяют документы у дверей поезда. Уотерхауза они не впускают.

Уотерхауз смотрит на девушек через желтый светофильтр окна: те разбиваются на кучки, достают вязанье, чтобы превратить клубки шотландской шерсти в перчатки и подшлемники для матросов в Северной Атлантике, пишут письма братьям в армию и родителям домой. Автоматчики стоят у дверей, пока все они не закрываются и поезд не отходит от платформы. По мере того как он набирает скорость, ряды девушек — вяжущих, щебечущих, пишущих — сливаются в то, что, наверное, грезится солдатам и матросам по всему миру. Уотерхаузу никогда не быть среди этих солдат, на передовой, лицом к лицу с неприятелем. Он вкусил от плода запретного знания. Ему запрещается быть там, где он может попасть в плен.

Поезд выбирается из ночи в краснокирпичное сухое русло и продолжает движение на север. Примерно три часа дня: поезд в Блетчли, вероятно, везет вечернюю смену.

Уотерхауз думает, что вряд ли будет работать по четкому графику. В вещмешке, который ему собрали, весь спектр интендантских возможностей: свитера, комплекты тропической формы, армейский и флотский, черная лыжная маска, презервативы.

Поезд нехотя расстается с городом и въезжает в предместье. Уотерхауза вжимает в сиденье — видимо, рельсы идут в гору. За выемкой, которая проделана в холме, как зарубка в полене, начинается территория лугов, усеянных маленькими белыми капсулами. Уотерхауз предполагает, что это овцы.

Разумеется, их распределение наверняка не случайно — скорее всего оно отражает особенности рельефа и химический состав почв, которым определяется вкус и питательность травы. С помощью аэрофотосъемки немцы могли бы, исходя из распределения овец, составить карту химического состава британских почв.

Поля обрамляют старые плетни, каменные ограды и, особенно выше, лес. Примерно через час лес подступает вплотную к поезду, скрывая склон, идущий полого вверх от железнодорожного полотна. Шипят тормоза, поезд тихонько останавливается у полустанка. Однако запасных путей и стрелок куда больше, чем предполагает размер станции. Уотерхауз встает, крепко упирается ногами, принимает стойку борца сумо и вступает в единоборство с вещмешком. Вещмешок явно берет верх — он выталкивает Уотерхауза на платформу.

Здесь сильнее обычного пахнет углем, неподалеку что-то гремит и лязгает. Уотерхауз смотрит вперед и видит множество железнодорожных путей, на которых разворачиваются тяжелые промышленные работы. Пока поезд трогается, он стоит и смотрит, как в депо Блетчли чинят паровозы. Уотерхаузу нравятся поезда.

Однако ему не для того выдали бесплатные комплекты одежды и билет до Блетчли, поэтому Уотерхауз вновь вступает в борьбу с вещмешком и затаскивает его на мост, перекинутый через железнодорожные пути. Он смотрит вперед и видит на перроне еще девушек из женской вспомогательной службы. Утренняя смена закончилась; на сегодня они свободны от работы, которая состоит в беспрестанном перемалывании внешне произвольных букв и цифр. Не желая выглядеть смешным в их глазах, Уотерхауз наконец взваливает вещмешок на спину и, продев руки в лямки, под его напором преодолевает мост.

Девушки лишь самую малость заинтригованы появлением американского офицера. А может, они просто такие скромные. Во всяком случае, Уотерхауз заключает, что он один из немногих, но не первый. Вещмешок проталкивает его через крохотный вокзальчик, словно верзила-полицейский — скрученного в бараний рог пьянчугу через вестибюль двухзвездочной гостиницы.

Уотерхауза выбрасывает на полоску открытой местности вдоль шоссе. Прямо впереди — лес. Всякую мысль о том, что лес этот — приветливый, развеивают леденящие проблески вдоль опушки: в лучах низкого солнца видно, что вся граница леса утыкана острым металлом. Некое жерло, похожее на нору исполинского шершня, извергает наружу поток женщин-военнослужащих.